Освіта та самоосвіта

Реферати, дослідження, наукові статті онлайн

Культурологические идеи в работах Хейзинга «Осень средневековья»

Введение

В деятельности Xейзинга прослеживают три этапа: исследование древнегерманских языков, древнеиндийской литературы, религии и медицины; изучение европейской и прежде всего нидерландской истории позднего Средневековья и Нового времени; критика современной культуры. Отрицая объективные законы общественного развития, придерживался эстетического подхода к истории, метода «вживания» исследователя в духовно-психологическую суть событий. Xейзинга стремился описать «дух» эпохи, ее ментальность; через анализ искусства, общественной и индивидуальной психологии, образа жизни и общественных идеалов реконструировать господствующую картину мира. Произведения X. соединяют в себе глубину и многосторонность исторического анализа с яркой художественной формой изложения; способствовали расширению общественного интереса к истории, оказали воздействие на становление историографического жанра портретирования эпохи. Xейзинга — страстный и последовательный антифашист. Причины кризиса европейской и прежде всего немецкой культуры, а также питательную среду для тоталитарных профашистских режимов видел в господстве иррационализма в философии, этике, искусстве; в позитивизме и прагматизме в науке; в целенаправленной дерационализации общественного сознания, его мифологизации. Работы Xейзинга содержат критику массовой культуры и господствующего типа личности, названного им «полуобразованным» или «пуэрилистическим» (от лат. puer — юноша, мальчик). Предсказывал возможность экологической катастрофы.

1. Основные идеи книги Хейзинги «Осень средневековья»

Актуальность данной темы заключается в том, что средневековье — пестрый конгломерат народов и стран — представляет все-таки единую цивилизацию. Его общественно-экономический строй (по крайней мере в крупных и развитых странах Европы) — феодализм; средневековые европейцы — христиане, их мировосприятие теоцентрично, т. е. сводит все сущее к промыслу всемогущего Бога.

Осень Средневековья возникла как реакция на декаданс, на упадок, который тогда наблюдался повсюду. Невыносимое предчувствие, а затем и переживание катастрофы Первой мировой войны, обостренной и личной трагедией — за несколько недель до начала войны умирает любимая жена, с памятью о которой эта книга осталась связана навсегда, — видимо, пробудили в Хейзинге героическое желание передать, выразить состояние разрушения и гибели всего привычного окружения как нечто уже известное, уже бывшее, а тем самым и преодоленное в прошлом! Одновременно Осень Средневековья — яркая и насыщенная энциклопедия европейской культуры в ее блистательнейшую эпоху. И это не только гибель, но и надежда. Ностальгическая устремленность в священное прошлое европейской культуры — оборотная сторона надежды на будущее.

Художественная манера, избранная автором, погружает нас в необъятный археологический материал культуры, представленный как цитаты. Это образчики франкоязычной литературы пышного, утомленного накопленной роскошью XV столетия, стихи, отрывки из бургундских хроник, мемуаров, поговорки, отдельные слова и выражения. Это цитаты из Писания, латинских религиозных трактатов, творений немецких и нидерландских мистиков. Отрывки из сочинений ученых, писателей, историков, философов XVIII и XIX вв. Библейская латынь V в., французский XIII-XV вв., средненидерландский и средневерхненемецкий.

Цитаты в подлиннике, в переводе автора на нидерландский язык, в изложении, пересказе или — аллюзии, помеченные ссылками на источник. Бесконечно притягательная в своем многообразии словесная ткань, как живая, пульсирует в многомерной структуре книги. Цитаты вовлекают читателя в путешествие во времени и пространстве [1, c. 14-15].

Понятие культуры связано для Xейзинга с равновесием материальных и духовных ценностей, с согласованностью отдельных культурных факторов (науки, техники, политики, религии, философии), с приоритетом высших метафизических идеалов над потребностями индивида, отдельных социальных групп, партийно- или национально-эгоистическими интересами.

Историк с мировым именем, в своих теоретических работах он прямо адресуется к неокантианской идее науки о ценностях культуры, идиографическому методу понимающей психологии В. Дильтея и романтическому интуитивизму. В исторических трудах И. Хейзинга — приверженец нарратива, а науку о прошлом понимает в духе образовательно-эстетического идеала гуманизма: «История — это духовная форма, в которой культура отдает себе отчет о своем прошлом» [5, 109]. Главная книга Хейзинги «Осень Средневековья». Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV вв. во Франции и Нидерландах» (1919) во многом определила основные темы современной исторической психологии. Однако представители «Новой истории», соглашаясь, что Хейзинга предугадал многие их выводы, отмечают, что получил он их как-то не так. Ж. Ле Гофф, говоря в середине 70-х гг. о связи творчества Хейзинги со становлением «Новой исторической науки» во Франции, отмечает критически, что при явной тенденции к междисциплинарному подходу у Хейзинги в структуре исторического знания психология все же остается «литературной»[25], этнология — философской, философия — морализующей. Для подобного упрека, конечно, есть основания: и будь «стройное» воспроизведение существенной тенденции исторического мышления Хейзинги возможно), эти наблюдения играли бы здесь важную роль».

Разумеется, мышление Хейзинги плохо воспроизводимо в координатах исследовательской науки, но гораздо лучше — как интерпретирующее постижение прошлого. И разумеется, психология Хейзинги имела мало отношения к той, которая разрабатывалась в лабораториях.

«Мой взгляд, когда я писал эту книгу, — предваряет И. Хейзинга свой проникновенный труд о позднем средневековье, — устремлялся как бы в глубины вечернего неба… Пожалуй, картина, которой я придал очертания и окраску, получилась более мрачной и менее спокойной, чем я рассчитывал, когда начинал этот труд». Это лексика художника. Камертон авторского чувства отзывается на каждое волнующее свидетельство в букете подобранных цитат и примеров. Надо быть чрезвычайным педантом, чтобы требовать обзора источников и теоретической экспозиции от исследования-сопереживания, панегирика, обличения. Герои здесь — эпоха, судьба, жизнь, а не отдельные люди с их специальными психологиями, хотя о психологии и для психологии очень много в этой богатой книге. История — драматический жанр, никогда ее не свести к формуле, закону. От драматурга требуется словесное искусство и эхолалическая отзывчивость к тексту. В письменном свидетельстве надо услышать подтекст. Тонкое вычитывание словесной коннотации из некоего предварительного или спонтанно конструируемого языка есть закон феноменологической интерпретации. Психологические темы этой книги с подзаголовком «Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV вв. во Франции и Нидерландах» вычитаны из подтекста. Страсти, верования, представления, экономические и политические интересы, эстетические и любовные переживания, забавы знати, метания толпы, экстаз мистиков предстают книжными сущностями, вставленными в рамку игровой концепции истории [3, c. 69].

Xейзинга считал необходимой гармонию разума и веры, ориентацию на христианскую этику в сочетании с организующими и эзотерическими возможностями других религий, — построение «цивилизации гуманной» основанной на интернациональном правопорядке, самоценности человечества и его культуры. Особую известность принесла Xейзинге концепция игрового элемента культуры («Homo ludens» 1938 г.), соединившая в себе культуркритические и историографические воззрения ученого. Игра, согласно Xейзинга, — экзистенциальная и витальная категория. Потребность в игре не связана с какой-либо ступенью развития культуры, с определенной формой миросозерцания. Xейзинга определяет игру как «свободное действование» в границах правил, обладающее собственным временем и пространством, стоящее вне обычной жизни, но полностью овладевающее участниками. Настоящая игра не связана с материальной пользой, но дает радостное возбуждение, раскрывает человеческие способности, сплачивает группу. Игра воспитывает «человека общественного», способного добровольно и сознательно участвовать в жизни коллектива, подавлять свои эгоистические интересы, руководствоваться понятиями солидарности, чести, самоотречения и т. п.

Когда в 1919 г. вышла в свет книга голландского историка и философа Й. Хейзинги Осень средневековья, современники полностью не смогли оценить ее значения для развития общественных наук. Проходили десятилетия, а книга Хейзинги не старела, она становилась все более и более современной. В послесловии к ее русскому изданию A.B.Михайлов пишет, что уникальное качество этой книги состоит в способности погружать читателя в чтение якобы увлекательного романа и в то же время заставить его постоянно осознавать, что он изучает труд кропотливейшего исследователя. А.В.Михайлов показывает, что Й.Хейзинга идет по пути рассказа, а не по пути навязчивого толкования фактов [2, c. 4-5].

Й.Хейзинга открыл окно в XV в. Европы, в век жестокий и кровавый, он стремился обрисовать истинное отношение людей позднего средневековья к искусству. Стоит отметить, что Й.Хейзинга не ставил своей целью всестороннее изучение народного менталитета, хотя в его книге и содержатся ценные наблюдения по истории народной культуры.

Преимущественно ее содержание посвящено менталитету высших слоев общества и интеллигенции XV в. Безусловно, читателю конца XX в., знакомому с последними достижениями исторической психологии, многое покажется несколько наивным в книге Й.Хейзинги. Однако, следует помнить, что именно блестящая попытка голландского ученого описать специфические черты мышления людей средневековья подвигла последующие поколения историков на решение узловых задач исторической психологии.

2. Основные черты средневековья в книге И.Хайзенга «Осень средневековья»

«Осень Средневековья» насыщена историческими фактами, событиями, именами, географическими названиями, делающими повествование обоснованным и реальным. И есть еще одна особенность — это книга о родной культуре Й.Хейзинги, Бургундии XV в., Фландрии, Нидерландских графствах. Это своеобразная культурная археология, извлекающая из-под древних пластов и наслоений «обломки» прежней жизни, чтобы сделать ее понятной для современников. Далекое становится близким, чужое — своим, безразличное – дорогим, объединялись в единый ствол культуры.

Средневековое общество и все его церемониалы отражали строгую иерархию сословий, которая по смыслу и значению воспринималась как «богоустановленная действительность». Социальная структура общества была стабильна, закреплена профессиональными занятиями, положением в системе господства и подчинения, наследовалась от поколения к поколению, имела предписание в одежде и поведении. Духовенство, аристократия и третье сословие, составляли незыблемую основу общества. Кроме того, существовало еще, по крайней мере, двенадцать категорий: состояние в браке, наряду с сохранением девства; пребывание в состоянии греха; четыре Придворные группы — хлебодар, кравчий, стольник, кухмейстер; служители церкви — священник, диакон, служки; монашеские и рыцарские ордена.

Аристократии надлежало осуществлять высшие задачи управления, заботу о благе; духовенству — вершить дело веры; бюргерам — возделывать землю, заниматься ремеслом и торговлей. Но третье сословие еще только набирало силу, поэтому ему не отводится значительного места в культуре Общественным мнением Средневековья владеет «рыцарская идея». С ней связывают предназначение аристократии, добродетели и героические подвиги, романтическую любовь к Прекрасной даме, далекие походы и турниры, доспехи и воинские доблести, риск для жизни, верность и самоотверженность. Конечно, в рыцарском идеале было немало далекого от реальности, изобилующей примерами жестокости, высокомерия, вероломства, корыстолюбия. Но это был эстетический идеал, сотканный из возвышенных чувств и пестрых фантазий, освобожденный от своих греховных истоков. Именно рыцарскому идеалу средневековое мышление отводит почетное место, он запечатлен в хрониках, романах, поэзии и житиях. Рыцарский идеал соединялся с ценностями религиозного сознания — состраданием и милосердием, справедливостью и верностью долгу, защитой веры и аскетизмом. Странствующий рыцарь свободен, беден, не располагает ничем, кроме собственной жизни Но есть еще одна черта, необычайно важная для понимания рыцарства как стиля жизни Это — романтическая Любовь Рыцарь и его дама сердца, благородные подвиги во имя любви, преодоление страданий и препятствий, демонстрация силы и преданности, способность переносить боль в состязании и поединке, когда наградой был платок возлюбленной, — все эти сюжеты отмечены в литературе того времени «Эротический характер турнира требовал кровавой неистовости», — писал И. Хейзинга Это был апофеоз мужской силы и мужественности, женской слабости и гордости, и таким он прошел через века. Изысканная вежливость, преклонение перед женщиной, не претендующее на плотские наслаждения, делает мужчину чистым и добродетельным. Возникает эротическая форма мышления с избыточным этическим содержанием, отмечает И Хейзинга «Любовь стала полем, на котором можно выращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства», — пишет он в главе «Стилизация любви». Благородная, возвышенная любовь получила название «куртуазной», в ней сочетались все христианские добродетели [3, c. 71-72].

Но облагороженная эротика не была единственной формой любви. Наряду с ней в жизни и литературе существовал и иной стиль, который И Хейзинга называет «эпиталамическим». Он обладал более древними корнями и не меньшей жизненной силой Для него были характерны страстная безудержность на грани бесстыдства, двусмысленность и непристойность, фаллическая символика и насмешки над любовными отношениями, скабрезные аллегории, доходящие до грубости Этот эротический натурализм отразился в комическом жанре повествований, песенок, фарса, баллад и сказаний Искусство любви, соединявшее чувственность и символику, определялось целой системой установленных норм, ритуалов и церемоний Особое значение придавалось символике костюма, оттенкам цветов и украшений Это был язык любви, который лишь комментировался различными высказываниями. Все эти формы любовных отношений сохраняют свою жизненную и культурную ценность еще долгое время за пределами Средневековья, отмечает И. Хейзинга. В противовес Любви, воплощающей витальную силу, в средневековой культуре возникает образ Смерти. Ни одна эпоха, — пишет И Хейзинга, — не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XV столетие. Три темы объединяются в остроте переживаний страха смерти во-первых, вопрос о том, где все те, кто ранее наполнял мир великолепием, во вторых, картины тления того, что было некогда человеческой красотой; в-третьих, мотив Пляски Смерти, вовлекающей в свой хоровод людей всех возрастов и занятий. Возникает представление о Зеркале Смерти в религиозных трактатах, поэмах, скульптуре и живописи. На надгробиях появляются изображения тел в смертных муках; иссохших, с зияющим ртом и разверстыми внутренностями. Смерть внушает страх и отвращение, мысли о бренности всего земного, когда от красоты остаются лишь воспоминания. Смерть как персонаж была запечатлена в пластических искусствах и литературе «в виде апокалипсического всадника, проносившегося над грудой разбросанных по земле тел; в виде низвергающейся с высот эриннии с крылами летучей мыши; в виде скелета с косой или луком и стрелами; пешего, восседающего на запряженных волами дрогах или передвигающегося верхом на быке или на корове» . Возникает и персонифицированный образ Пляски Смерти с идеей всеобщего равенства. Смерть изображается в виде обезьяны, передвигающейся неверными шажками и увлекающей за собой папу, императора, рыцаря, поденщика, монаха, малое дитя, шута, а за ними все прочив сословия. Человеку надлежало помнить о смертном часе и избегать искушений дьявола. Среди смертных грехов значились «нетвердость и сомнение в вере; уныние из-за гнетущих душу грехов; приверженность к земным благам; отчаяние вследствие испытываемых страданий; гордыня по причине собственных добродетелей» [1, c. 16].

Смерть как неизбежный конец всего живого воспринимается с той же неумолимостью, как свет обращается во тьму. Средневековая культура насыщена религиозными представлениями, а христианская вера почитается как главная духовная ценность. «Нет ни одной вещи, ни одного суждения, которые не приводились бы постоянно в связь с Христом, с христианской верой», — пишет Й.Хейзинга. Атмосфера религиозного напряжения проявляется как невиданный расцвет искренней веры. «Жизнь была проникнута религией до такой степени, что возникала постоянная угроза исчезновения расстояния между земным и духовным», отмечает И.Хейзинга. В праздничной символике был обязательным религиозный элемент, светские мелодии часто использовались для церковных песнопений, и наоборот. Происходило постоянное смешение церковной и светской терминологии для обозначения предметов и явлений, для выражения почтения к государственной власти. Сюжеты на библейские темы заполнили искусство и литературу, возведение храмов было главным событием в градо­строительстве, богословские трактаты и споры заполняли духовную жизнь. Посещение церкви было предлогом для показа нарядов, назначения свиданий. Ироничное отношение к духовенству — весьма распространенный мотив в средневековой литературе. Такова была оборотная сторона благочестия. Для постижения духа Средневековья большое значение имеют основные формы проявления житейской мудрости в обычной по­вседневной деятельности. Среди них Й.Хейзинга рассматривает обычай давать имена событиям и неодушевленным предметам. Войны, коронации, а также военные доспехи, драгоценности, темницы, дома и уж обязательно колокола получают свои имена и названия. Были распространены сентенции, изречения, девизы, пословицы и поговорки. В повседневном обиходе их сотни, все они точны и содержательны, ироничны и добродушны. Их используют как наставления и способ разрешения споров. «Пословицы сразу же разрубают узлы: стоит припомнить подходящую пословицу — и дело сделано», пишет Й.Хейзинга.

Средневековое сознание охотно обобщает отдельные эпизоды жизни, придавая им прочность и повторяемость. Особые опасения вызывает у обывателя мрачная сфера жизни, связанная с нечистой силой, нарушающей установленный жизненный порядок. Демономания, ведовство, чародейство, заговоры, колдовство охватывают страны как эпидемии. Несмотря на преследования и казни, они сохранялись длительное время. Черная магия, дьявольские наваждения, суеверия, предзнаменования, амулеты и заклинания — широко .представлены в средневековом фольклоре и литературе.

Таковы некоторые черты эпохи Осени Средневековья, представленные в книге Й.Хейзинги [2, c. 5-6].

В годы, когда писал Й.Хейзинга, изображение повседневности считалось «беллетризацией» истории. Однако трудно было представить, как можно иначе передать психологическую атмосферу эпохи, создать образ века рыцарской любви и роскоши, великих доблестей и мерзких пороков, надежд и утопий, благочестия и жест окости. Жизнь была столь неистова и контрастна, отмечает И.Хейзинга, что она распространяла смешанный запах «крови и роз». Люди этой эпохи — гиганты с головами детей, мечутся между страхом и наивными радостями, между жестокостью и нежностью Таковы черты состояния духа и мироощущения времени

Но важно помнить, что Й.Хейзинга написал книгу об Осени Средневековья, о завершении одного исторического периода и начале новой эпохи. «Зарастание живого ядра мысли рассудочными и одеревенелыми формами, высыхание и отвердение бога­той культуры — вот чему посвящены эти страницы» . Не менее интересно исследовать смену культур, приход новых форм. Этому автор посвящает последнюю главу.

Идеи грядущего времени до поры до времени еще облачены в средневековое платье, новый дух и новые формы не совпадают друг с другом. «Литературный классицизм, — подчеркивает Й.Хейзинга, — это младенец, родившийся уже состарившимся». Иначе обстояло дело с изобразительным искусством и научной мыслью. Здесь античная чистота изображения и выражения, античная разносторонность интересов, античное умение выбрать направление своей жизни, античная точка зрения на человека означали нечто большее, нежели «трость, на которую можно было всегда опереться». Преодоление чрезмерности, преувеличений, искажений, гримас и вычурности стиля «пламенеющей готики», стало именно заслугой античности. «Ренессанс придет лишь тогда, когда изменится «тон жизни», когда прилив губительного отрицания жизни утратит всю свою силу и начнется движение вспять; когда повеет освежающий ветер; когда созреет сознание того, что все великолепие античного мира, в который так долго вглядывались, как в Зеркало, может быть полностью отвоевано» [3, c. 74-75].

Этими надеждами Й,Хейзинга заканчивает свою книгу.

Выводы

Книга нидерландского историка культуры Йохана Хейзинги, впервые вышедшая в свет в 1919 г., выдержала на родине уже более двух десятков изданий, была переведена на многие языки и стала выдающимся культурным явлением ХХ века. В России выходит третьим, исправленным изданием с подробным научным аппаратом. «Осень Средневековья» рассматривает социокультурный феномен позднего Средневековья с подробной характеристикой придворного, рыцарского и церковного обихода, жизни всех слоев общества. Источниками послужили литературные и художественные произведения бургундских авторов XIV-XV вв., религиозные трактаты, фольклор и документы эпохи.

В книге Й. Хейзинга предлагает свое видение истории культуры. Для него важно понять, как жили люди в те отдаленные времена, о чем думали, к чему стремились, что считали ценным. Он хочет представить «живое прошлое», по крупицам восстановить «Дом истории». Задача весьма заманчивая, но необычайно трудная. Ведь нередко бывало так, что прошлое изображалось как «плохо развитое настоящее», полное невежества и суеверий. Тогда история заслуживала лишь снисхождения. Й.Хейзинга принципиально придерживается иной точки зрения. Для него важен диалог с прошлым, понимание умонастроений, потому в подзаголовке его главного труда «Осень Средневековья» следуют очень важные уточнения — «исследования форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах.

Й. Хейзинга ставит в исследовании мировой культуры задачу особой сложности: увидеть средневековую культуру на последней жизненной фазе и представить новые побеги, постепенно набирающие силу. «Закат» и «Восход» — вот общий контур этой концепции истории культуры. Это две картины мира, существующие в целостной системе культуры. Они вступают в диалог между собой. Обращаясь ко времени, которое на пять веков моложе нашего, «нам хочется знать, — пишет И. Хейзинга, — как зародились и расцвели те новые идеи и формы жизненного уклада, сияние которых впоследствии достигло своего полного блеска». Изучение прошлого вселяет в нас надежду рассмотреть в нем «скрытое обещание» того, что исполнится в будущем.

Список использованной литературы

  1. Тавризян Г. О. Шпенглер, Й. Хейзинга: две концепции кризиса культуры : научно-популярная литература / Г. М. Тавризян, 1989. — 269 с.
  2. Хейзинга Й. Осень Средневековья / Пер. с нидерландского Д. В. Сильвестрова. — 5-е изд., 2007.
  3. Хёйзинга Й. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем средневековье // Человек. — 1997. — № 5. — С. 69-79

Реферат

В данной работе исследуется работа известного культуролога Й.Хайзенги «Осень Средневековья», которая принесла автору европейскую известность, но и вызвала неоднозначные оценки среди коллег-историков. Достаточно вспомнить критику книги О.Шпенглера «Закат Европы», чтобы сопоставить умонастроения, распространенные в исторической науке. А ведь обе эти работы были изданы почти в одно и то же время.

Он расширил диапазон исторической науки, включив в описание анализ форм мышления и уклад жизни, произведения искусства, костюм, этикет, идеалы и ценности. Это и дало ему возможность представить наиболее выразительные черты эпохи, воспроизвести жизнь общества в ее повседневном бытии.

Осень Средневековья, этот причудливый, игровой сплав таких разных текстов, при явном интересе автора к антропологии и социологии культуры, видимо, не мог не привести его к следующему шагу, которым стала другая его знаменитая книга — Homo ludens [Человек играющий].

Прославленный автор сначала Осени Средневековья, а затем Homo ludens и других книг и статей по историографии и истории культуры, он выступает неофициальным культурным послом Нидерландов в странах Европы и Америки. В годы entre deux guerres Хейзинга делает все, что в его силах, для защиты культуры. Он работает при Лиги Наций в Международной комиссии по интеллектуальному сотрудничеству, предшественнице ЮНЕСКО.

Таким образом, исследовав книгу Хайзенги «Осень Средневековья», мы пришли к выводу, что в книге рассмотрено  социокультурный   феномен  позднего Средневековья  с  подробной  характеристикой   придворного,   рыцарского   и церковного  обихода,  жизни  всех  слоев  общества.