Наверное, это было для нее и в самом деле очень трудно. Она была гордой леди, слишком гордой для подобных звонков. Должно быть, она впала в полное отчаяние. Слава Богу, что меня не было дома и я не видела этого. Возможно, я бы так постаралась поднять ей настроение, что она никогда не получила бы настоящей помощи. Моя мать начала много пить, когда мне было примерно девять лет. Я приходила из школы и видела ее лежащей на кушетке в полной прострации. Бутылка обычно стояла где-нибудь поблизости. Моя старшая сестра часто сердилась на меня и говорила, что я не хочу смотреть правде в глаза, потому что отказываюсь признать весь ужас положения. Но я слишком сильно любила мать и даже не позволяла себе замечать, что она поступает дурно.

Мы были так близки — она и я. Когда отношения между ней и отцом стали портиться, я хотела компенсировать ей эту потерю. Ее счастье для меня было важнейшей вещью в мире. Я чувствовала, что должна возместить ей все обиды, полученные от отца. Единственным известным мне способом достичь такой цели было прилежание. Поэтому я была прилежна во всем, что делала. Я спрашивала ее, нужно ли ей чем-нибудь помочь. Я стирала и готовила, хотя никто не просил меня об этом. Я старалась как можно меньше заниматься собой.

Но все пропадало впустую. Теперь я понимаю, что пыталась встать на пути двух невероятно мощных сил: распада брака моих родителей и прогрессирующего алкоголизма моей матери. У меня не было ни единого шанса поправить положение, но это не удерживало меня от попыток его поправить и не мешало мне винить себя в неудачах.

Несчастье матери очень ранило меня. Я знала, что еще остаются области, в которых я могу добиться новых успехов — например моя учеба в школе. Я не слишком преуспевала, потому что на меня сильно давила домашняя атмосфера, необходимость заботиться о младшем брате, готовить еду, а потом — получить работу, чтобы обеспечить себе и близким более или менее сносное существование. Моей энергии в школе хватало лишь на одно блестящее достижение в году. Я тщательно планировала и осуществляла его, показывая учителям, что я не такая уж тупая.

Но все остальное время я не выбивалась из середнячков. Мне говорили, что я не стараюсь как следует. Ха! Они не знали, как сильно я старалась — старалась проследить за всем дома. Но итоговые отметки были не очень хорошими. Отец кричал на мать, она плакала. Я винила себя в недостаточном усердии и начинала стараться еще упорнее.

В крайне неблагополучных семьях (таких, как эта), где существуют практически непреодолимые трудности во взаимоотношениях, люди сосредоточиваются на других, более простых проблемах, которые кажутся вполне разрешимыми. Таким образом учеба и отметки Лизы стали предметом усиленного внимания, и прежде всего с ее стороны. Ее родственникам хотелось верить, что, разрешив эту проблему, они достигнут гармонии. На Лизу оказывалось сильное давление. Она не только пыталась решить проблемы своих родителей, обремененная ответственностью матери, но и рассматривалась членами семьи как причина этих проблем. Монументальность поставленной задачи не позволила ей добиться успеха, несмотря на героические усилия. Естественно, ее чувство собственного достоинства жестоко пострадало.

Однажды я позвонила своей лучшей подруге и сказала ей: «Пожалуйста, позволь мне поговорить с тобой. Если хочешь, можешь читать книгу. Тебе не обязательно меня слушать. Мне просто нужен кто-то на другом конце линии». Я не верила даже в то, что заслуживаю человеческого внимания к своим проблемам. Но подруга, разумеется, выслушала меня. Ее отец был выздоравливающим алкоголиком, получившим помощь от «АА.» (Организация «Анонимные алкоголики» — здесь и далее прим. перев.) Сама она обращалась в «Апатии» (Общество помощи подросткам — детям родителей-алкоголиков) и доказала мне пользу этой программы не хуже, чем свое умение слушать. Мне было очень трудно признать, что у нас в семье далеко не все в порядке, за исключением тех случаев, когда виноват был мой отец. Его я и впрямь ненавидела.